Юность - Страница 73

К оглавлению

– Почему ты сегодня молчалива и печальна, Зоя?

– Я… Нет, нет! О чем мне печалиться?.. Как всегда.

– О чем ты всё думаешь? Помолчала и сказала:

– Напиши матери: она беспокоится.

– Ты получила от нее письмо?

– Да. Она не знает твоего адреса и просит… поцеловать и побранить тебя за то, что не пишешь.

– Ну, а еще что она пишет? Ты с ней переписываешься?

– Еще…

Потупилась и смутилась.

– Она… Впрочем, это глупости!

– Скажи!

– Нет, нет… Пустяки.

– Я прошу тебя: скажи! В чем дело?..

Смутилась еще более, потупилась, загорелись щеки и уши, чертит на песке что-то зонтиком.

– Она велит поберечь тебя от…

– Меня? Поберечь! От чего?

– От кого, а не от чего…

– Не понимаю…

Показала на песок зонтиком. Я посмотрел и растерялся: на песке было написано зонтиком: «Калерия»… Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо, но притворно расхохотался, и в этом смехе спрятал свой страх и смущение. Зоя помолчала, потом стерла концом зонта написанное на песке имя и, с оскорбленной ноткой в голосе, произнесла:

– Это она, та самая…

– Да, но… не понимаю, почему так беспокоится мама.

– Она… эта женщина будет здесь… а быть может уже здесь….

– Это мне неприятно.

– Боишься?

– Нет, но согласись, что такая встреча для меня…

– Разве она сделала тебе худо?

– Не станем, Зоя, говорить о ней… Я не хочу.

– А может-быть она любит тебя?.. Ты не думаешь?

– Мне всё равно. Надо уехать, куда-нибудь уехать. Уедем из Ялты!

– Нет. Я хочу увидать хотя один только раз эту женщину… Хотя издали!

– Зачем это тебе?

– Так. Не знаю… Хочется… Она очень красива?

Это была пытка. Меня бросало то в жар, то в холод. А Зоя совершенно оправилась от смущения, улыбнулась и продолжала терзать мою душу. Она снова чертила зонтом на песке имя своей соперницы и говорила:

– Красивое имя… Тебе оно нравится?

– Да, нравится, – сердито прошептал я и отвернулся в сторону.

– Лучше, если бы меня звали Калерией…

Я молчал, а она еще что-то говорила, и голос ее ровно вибрировал. Было радостное солнечное утро. Мы сидели в саду волшебницы Альцины, на той самой скамье, где я сидел на-днях ночью в одиночестве и услыхал чьи-то поцелуи за спиной. Сюда я привел Зою, надеясь посидеть с ней в укромном уголке и, как прежде, молчаливо поласкаться взорами и нечаянными прикосновениями. А вместо этого мы сидим и боимся не только коснуться, но даже смотреть в глаза друг другу. Звонкие голоса детей доносятся до нас с песчаной площадки, веселые такие голоса-колокольчики, и от этой детской беспечной радости еще сильнее чувствуется горечь, обида и тоска. Словно порвалось что-то между нами, струна какая-то, и грустно звенит в веселом хоре детских голосов и смеха. Тяжелое напряженное молчание, и нет ему конца и нет выхода. Скрип попискивающей колесами детской колясочки, которую медленно катила мимо нас разряженная кормилица, вывел нас из тоскливого упорного молчания. Зоя вздохнула, подняла голову и сказала:

– Какая прелесть! Посмотри: словно живая кукла!..

Она встала и подошла к колясочке, в которой возлежал на шелковых подушках, как султан в гареме, ребенок в красной феске, с черными глазенками и с гуттаперчевой соской в губах. Он возлежал очень важно, смотрел строго, и соска в его губах напоминала сигару…

– Ах, какой уморительный!..

Кормилица почувствовала гордость и приостановилась. Зоя наклонилась над колясочкой и стала разговаривать с важным султаном. Я тоже подошел ближе и тоскливо улыбался. Султан схватил ручонкой золотую цепочку от часов, болтавшуюся на груди Зои, и начал оживленно разговаривать на турецком языке, норовя притянуть цепочку ко рту.

– Девочка?

– Мальчик, – обиженно ответила кормилица.

– А как зовут? – спросила Зоя.

– Геннадием…

– Геннадий!.. И он Геннадий!.. Твой тезка! Слышишь: его зовут Геннадием! – Зоя обрадовалась этой случайности, засмеялась и захотела во что бы то ни стало поцеловать важного султана с сигарой во рту.

– У нас, барышня, мама не любят, когда целуют ребенка… Не велят.

– Почему?.. А мне так хочется поцеловать тебя… Ну, отдай мою цепочку! Вот какой! Не отдает… Геня, отдай же мою цепочку! Генек!

Кормилица стала отнимать у ребенка цепочку, и султан вдруг горько расплакался и выронил изо рта сигару.

– Почему он плачет?.. – неожиданно прозвучал женский голос и заскрипел песок на невидимой дорожке, за нашими спинами.

Как от сильного электрического удара, я весь содрогнулся от этого неожиданного голоса, и в тумане блеснула мысль бежать куда-то… Но было поздно: появилась из зелени стройная, тонкая, нарядная женщина, которая, к моему ужасу, оказалась действительно Калерией…

– Вот и мамочка наша…

– Геня!

– Здравствуйте!

Калерия рванулась было ко мне, но сразу остановилась, протянула руку и весело расхохоталась…

– Вот приятная неожиданность!.. А это… это твоя невеста? Да?

– Да.

– Познакомь же нас! Какой ты… недогадливый…

И, не дожидаясь моей рекомендации, Калерия протянула руку Зое и назвала свое имя и фамилию, а потом стала восторгаться моей невестой и хвалить мой вкус, говорить комплименты Зое…

– Геня!.. Вы простите, что я так называю вашего жениха: мы старые друзья. Геня! Почему ты такой?.. Ты не рад нашей встрече? Мы так давно не видались… Ты успел сделаться политическим преступником… Дай поглядеть! Я в первый раз вижу политического преступника… Сядем!.. Зоя… Зоя… а дальше?

– Сергеевна!

– Зоя Сергеевна… Я с вами знакома… И давно уже… По портрету…

– Я тоже о вас слыхала, – сказала Зоя, вычерчивая на песке зонтиком замысловатые фигуры.